Юстин и Флавий не участвовали в обсуждении до тех пор, пока речь не зашла о маршруте похода.
— Есть две дороги, — сказал Асклепиодот, — и выбор их мы отложили на сегодня, поскольку все зависит от конкретных обстоятельств. И вот настало время принять решение, но прежде, чем мы выберем путь, нам следует прислушаться к мнению того, кто хорошо знает страну. — И он указал пухлым пальцам на Флавия, стоящего вместе с Юстином позади всех. Флавий резко вскинул голову:
— К моему?
— К твоему. Выйди сюда и дай нам совет.
Флавий прошел вперед и стал в круг возле самодельного стола, на глазах превратившись из заросшего варвара в центуриона когорты. Побледнев, он обвел спокойным взглядом сосредоточенные лица высших командиров. Одно дело — возглавить полузаконный отряд, который он привел служить Риму, и совсем другое — неожиданно быть призванным дать совет, который, в случае если ему последуют и он окажется неверным, приведет армию к гибели.
— Как сказал префект, есть две дороги на Лондиний, — начал после короткой паузы Флавий. — Одна из Регна, примерно в двух милях на восток отсюда, другая — через Венту и Каллеву. Я бы выбрал ту, что через Венту, хотя она и длиннее на несколько миль.
Лициний кивнул:
— Почему?
— Вот по какой причине: дорога из Регна после дня пути через Меловую уходит в Андеридский лес. Густая чащоба — идеальные условия для засады, особенно для наемников, таких как у Аллекта, привыкших у себя на родине к войне в лесах. Леса тянутся вплоть до Северного Мела, где поднимается, как бастион, неприступный крутой склон. Это всего уже в дне пути до Лондиния. Дорога же на Венту, в отличие от этой, почти сразу выходит на холмистые пастбища, и опасность засады — только первые сорок миль. Эта часть дороги больше всего удалена от главных сил Аллекта, и поэтому вероятность нападения наименьшая.
— А что после этих сорока миль? — спросил Асклепиодот.
— Каллева. Еще день пути — и попадаешь в долину Тамезы. Там местами тоже лес, но светлый, открытый, деревья высокие, нет сырого дубового подлеска, а вокруг — хлебные поля. Вы оказываетесь в самом центре этой провинции, и там уж никакая оборона не сможет противостоять вам.
— У тебя зоркий глаз, — сказал Асклепиодот, и все замолчали. Один или двое из стоявших у стола кивнули как бы знак согласия. — Благодарю тебя, центурион, — продолжал Асклепиодот. — Пока все. Если ты нам понадобишься, я пошлю за тобой.
На этом все кончилось.
Но когда на следующее утро Западная армия выступила в поход на Лондиний, она отправилась по дороге через Венту и Каллеву. Флавию, как знатоку местности, было велено ехать с командующим, и он поручил Юстину с Антонием командовать двумя конными эскадронами, куда вошел и их отряд оборванцев. Поглядев на них, Юстин подумал, что, даже обросшие и в лохмотьях, они. сейчас являют собой отрадное зрелище — все верхом на отличных лошадях, вооруженные длинными кавалерийскими мечами, все, кроме Эвиката, который отказался сменить свое любимое копье на какое-либо другое оружие, и Куллена, их орлоносца. Взгляд Юстина на мгновение задержался на нем: маленький шут ехал впереди всей братии, с поразительной ловкостью управляясь одной рукой с лошадью, в другой же он держал, высоко подняв, бескрылого орла, древко было украшено венком из желтого дрока, который Пандар, когда на него нашло весёлое, бесшабашное настроение, надел в насмешку над золотыми венками и медальонами Тридцатого Победоносного.
Начался медленный подъем, и когда они уже выбрались из топи, громкое восклицание Антония, ехавшего бок о бок с Юстином, заставило того бросить взгляд через плечо на покинутый лагерь. Первое, что он увидел, был огонь — красный прожорливый огонь, языками рвущийся в небо от горящих на берегу транспортных судов, и еще черный дым, отгоняемый морским ветром.
Ему невольно пришли на память слова, сказанные Асклепиодом перед легионами: «А теперь вперед к победе. Мы должны добиться победы, ибо на сей раз отступать нам некуда».
Глава 17. «Караузий! Караузий!»
Вести настигли их прямо в пути, вести, которые приносили разведчики, местные охотники, дезертиры из армии узурпатора, и не всегда они были добрыми. Грузовым судам Восточных сил так и не удалось соединиться с Констанцией из-за ненастной погоды, и Аллект, понимая, что молодой император не будет форсировать высадку, пока нет войск, решил сделать все, чтобы покончить с Асклепиодотом, покончить прежде, чем придется выдерживать натиск наседающего противника. Он спешил на запад по древней тропе из Дуроверна, идущей под крутым склоном Северного Мела, стремясь поскорее добраться до ущелья в холмах и тем самым опередить карающие войска римлян. С ним шли его солдаты, все, кого он мог заполучить, двенадцать тысяч человек или даже больше, если верить донесениям. Шесть или семь когорт регулярной армии — в основном наемники и моряки. А когорты с Вала так и не появились, но если бы они и подоспели вовремя, распри между легионами были так велики, что Аллект вряд ли решился бы использовать эти когорты..
И все же, возможно, это к лучшему, думал Юстин, мучительно перебирая доводы за и против, когда он двумя днями позже глядел на ночные лагерные костры, разложенные в неглубоком ущелье среди холмов, где остановилась армия и где сходились древняя тропа и дорога на Каллеву. И не то чтобы он сомневался в исходе завтрашней битвы — он верил в Асклепиодота и в боевую силу легионов. Но факт оставался фактом: Констанцию так и не удалось высадиться на берег, и поэтому завтра у них будет только половина всей их армии против войск, которые приведет с собой Аллект, и уж во всяком случае легкой победы ждать не приходится.
Армия шла с огромной скоростью и преодолела расстояние в пятнадцать миль из Венты за три часа, — жестокое испытание в июне месяце для людей, подчиненных строгому походному режиму.
Но все уже было позади, и теперь наступило ожидание, долгое томительное ожидание вокруг бивуачных костров, бок о бок с противником, ибо Аллект, проигравший это отчаянное состязание за стратегически важное ущелье, тоже разбил лагерь, примерно в двух милях от них, дабы дать немного передохнуть своей измученной рати, а также, быть может, с тайной надеждой выманить римлян с их выгодных позиций. Асклепиодот, который не дал себя выманить, решил использовать передышку, чтобы соорудить крепкие защитные заграждения из поваленных стволов боярышника у входа в ущелье, где и сосредоточить завтра основные силы. Наконец все приготовления были окончены. Костры на бивуаках рдели в размытой лунным светом тьме, а вокруг них воины, ожидая завтрашнего дня, наслаждались отдыхом, так и не отстегнув мечей, со щитами и копьями в руках. С того места, где Юстин сидел вместе со своим Потерянным легионом вокруг их собственного костра, чуть повыше основного лагеря, он разглядел серебристую спираль — лунный свет на мощеной дороге на Каллеву, в шести милях от них. Но другой, более древний путь из низины был скрыт поднимающимся туманом, который, вероятно, уже спустился, как призрак какого-то забытого моря, на долину Тамезы и огромный лагерь, где затаился Аллект со своим войском.
Темные фигуры в пространстве между ним и кострами приходили и уходили, едва слышно обмениваясь паролем. Лошади время от времени начинали бить копытами и переминаться с ноги на ногу, один раз громко взвизгнул рассерженный мул. Но сама ночь за пределами этих звуков была очень тихая. Удивительная ночь — здесь наверху, над туманом. Папоротник на склоне холма застыл в серебряной неподвижности ниже темного руна кустов боярышника, густо разросшегося в ущелье. Луна все еще стояла низко в мерцающем небе, будто обсыпанном золотой пыльцой. Где-то далеко внизу, в расширяющейся долине, лисица звала своего самца, но ее голос не находил отклика в тишине.
Юстин подумал: «Если нас завтра убьют, лисица все равно будет звать своего самца. А может быть, у нее тут в лесу, где-нибудь в корневищах, — лисята. Жизнь продолжается». И мысль эта успокоила его. Флавий спустился вниз на площадку, где стояла палатка главнокомандующего, чтобы узнать пароль и боевой клич на завтра, а остальные в ожидании его растянулись на земле у костра. Куллен сидел под своим покалеченным орлом, который он воткнул прямо в землю, и играл. Лицо его становилось радостно-отрешенным, как только пальцы касались, почти беззвучно, яблок любимой серебряной ветки. Возле него сидел Эвикат обняв колени и обратив лицо на север или на северо-запад, будто глядел на давно утраченные родные холмы, — почти невероятная по несхожести пара, соединенная, однако, текущей в их жилах гибернийской кровью, два соплеменника в чужом краю. Киндилан и один из легионеров играли в бабки; Пандар, у которого торчала в застежке плаща вчерашняя, уже высохшая желтая роза, отыскал подходящий камень и точил кинжал, мрачновато улыбаясь про себя. «И хлеб с луком, что ты ел утром, покажется тебе во сто раз слаще всех пиршественных блюд, чем тому, кто знает, что его ждет следующая трапеза. И солнце, пробивающееся сквозь решетку наверху, светит для тебя ярче, чем для того, кто завтра увидит восход», — сказал когда-то Пандар. Сам же Юстин понял: знание того, что завтра он может умереть, — слишком дорогая расплата за неожиданно пришедшее пронзительное ощущение залитого луной мира, запаха жимолости в ночном воздухе, лисицы, зовущей самца. — «Но тогда выходит, я всегда был трусом. И не потому ли я никогда на хотел стать солдатом? Неудивительно, что отец разочаровался во мне», — корил себя вконец несчастный Юстин.